Экологическая организация “Гражданская инициатива против экологической преступности” смогла добиться от Министерства юстиции России исключения из списка НКО – “иностранных агентов”. В 2011 году активистам “инициативы” удалось пробраться на территорию “дворца Путина” в Геленджике. Сейчас они продолжают расследовать обстоятельства, при которых под застройку был отдан участок леса, на месте которого находится этот объект.
“Гражданскую инициативу против экологической преступности” внесли в реестр НКО – “иностранных агентов” 25 октября 2019 года. На сайте российского Минюста было указано, что ее финансировал Greenpeace. При этом сам Greenpeace “иноагентом” в России не признан, поскольку является международной организацией.
Глава “гражданской инициативы” Дмитрий Шевченко рассказывает, что за 2,5 года в статусе “иностранного агента” организация потратила на различные штрафы почти миллион рублей. Эти деньги он надеется вернуть в рамках судебного иска против России в ЕСПЧ.
“Гражданская инициатива против экологической преступности” – не первая НКО, которой удалось добиться исключения из реестра “иностранных агентов”. В то же время, куда большее число некоммерческих организаций, в том числе и экологических, были вынуждены закрыться, так и не сумев избавиться от этого ярлыка.
В интервью Радио Свобода Дмитрий Шевченко рассказывает, как “Гражданской инициативе против экологической преступности” удалось убедить российских чиновников в том, что НКО не является “иностранным агентом” и почему Владимир Путин лукавит, когда говорит, что этот статус не является препятствием для работы.
– Стало ли для вас сюрпризом исключение “Гражданской инициативы против экологической преступности” из реестра НКО – “иностранных агентов”?
– Мы пытались выйти из реестра больше года, это у нас вторая попытка. Первый раз нам отказали год назад, осенью 2021 года я снова подал заявление, мы снова прошли внеплановую проверку, и Минюст не нашел у нас иностранного финансирования. У нас его и фактически не было, у нас вся деятельность прозрачная, есть официальный банковский счет, мы все документы предоставили. У них не было варианта, кроме того, как нас исключать. Конечно, они могли пойти «по беспределу», как это было с другими организациями, придумать какие-то механизмы, но, очевидно, такой установки не было.
– За что вас формально в этот реестр включили?
– Нас включили за сотрудничество с Greenpeace. Мы единственная экологическая организация в России, которую наказали за сотрудничество с ними. В 2018-2019 годах у нас был небольшой проект по развитию пожарного добровольчества, вот за это нас и включили, сказали, что развитие пожарного добровольчества и вообще тема ландшафтных пожаров – это политика, что мы влияем на решения государственных органов, критикуем состояние дел в этой сфере, а значит – занимаемся политической деятельностью. Когда нас включали в реестр, в “политическую деятельность” записали вообще все, в том числе какие-то мои высказывания в социальных сетях на личных страницах, которые вообще не имеют отношения к организации, в общем, все до кучи собрали и сказали, что мы “занимаемся политикой”.
– Исключили вас потому, что вы больше не получаете иностранное финансирование. Что еще сказано в акте внеплановой проверки? Политической деятельностью вы по-прежнему занимаетесь, с точки зрения властей?
– Про “политическую деятельность” они даже еще больше написали, чем когда нас включали в реестр, там вообще какой-то ужас, какие-то небылицы о том, что мы пытаемся влиять на общественное мнение, пытаемся давить на органы власти и так далее. Ничего подобного мы, конечно, не делаем. Мы делаем то, что должна делать любая НКО в рамках своей деятельности. “Влияние на общественное мнение” – это законная деятельность любой НКО, но они считают, что это политическая деятельность. Понаписали еще кучу всего, и мои личные публикации в социальных сетях, и так далее. Даже то, что вообще не имеет отношения к деятельности организации. Когда мы в суде оспаривали законность включения нас в реестр, мы требовали: предоставьте, пожалуйста, скриншоты, распечатки, какие конкретно публикации в социальной сети вы считаете политической деятельностью, и почему вы считаете, что это имеет отношение к организации? Но они сказали: вы же аффилированное лицо, вы же руководитель, соответственно, любое ваше высказывание где бы то ни было имеет отношение к организации. Вот такая позиция у нашего Минюста. Но из-за того, что формально они не нашли иностранного финансирования, они были вынуждены следовать своему же закону.
– Как вы думаете, связано ли было включение “инициативы” в реестр с тем, что в 2011 году вы пробрались в знаменитый дворец Путина в Геленджике, который затем стал объектом одного из самых громких расследований Алексея Навального?
– Прямой причинно-следственной связи нет, но я хочу сказать, что вообще все наше нахождение в реестре, все суды, которые мы проходили за этот период, все это “сопровождались” Федеральной службой безопасности. На нас в итоге наложили два штрафа, и когда на нас накладывали второй штраф, в деле нашлось письмо из ФСБ о том, что они в ходе каких-то “оперативных мероприятий” обнаружили, что мы где-то не поставили пометку, что мы якобы владеем каким-то сайтом, который не имеет отношения к нашей организации. Гам это письмо даже не показали, то есть нас осудили на 300 тысяч рублей на основании какого-то письма, которое мы даже прочитать не смогли полностью, потому что нам сказали, что оно секретное. “Мы не можем его вам дать, но в материалах дела оно есть”. В общем, абсурд какой-то. С самого начала все это дело сопровождали силовики и спецслужбы.
– Связано ли такое внимание спецслужб к вам с объектом на мысе Идокопас?
– Внимание ко мне и вообще к экологической деятельности в Краснодарском крае появилось не вчера. Вся деятельность такого рода в Краснодарском крае всегда находилась под контролем органов. Еще когда я работал в “Экологической вахте по Северному Кавказу”, было то же самое: постоянно какие-то неприятности, связанные с силовиками, постоянно какие-то слежки, возбуждали дела. Эти вещи происходили постоянно.
– Можете ли вы как-то подытожить ваше “иноагентство” в потерянных деньгах, человеко-часах, в чем-то еще?
– В человеко-часах сложно оценить. Конечно, было потрачено довольно много времени на заполнение всех этих отчетов, прохождение аудитов и все прочее. В деньгах оценить проще. У нас было два штрафа по 300 тысяч рублей, плюс один штраф – 100 тысяч – наложен на меня лично, его у меня списали с банковского счета. В общей сложности убытков где-то на сумму от 900 тысяч до миллиона. Это только прямые убытки. Кроме этого, нам пришлось прекратить сотрудничество с рядом доноров, с тем же Greenpeace, отказаться от дальнейших проектов.
– Российские власти постоянно повторяют, что статус “иноагента” – это не какое-то позорное клеймо, что с ним якобы вполне можно и нужно работать. Так ли это на самом деле?
– Это не так. На самом деле, этот закон изначально создавался “на вырост”, то есть он изначально писался таким образом, чтобы его постоянно “допиливать”, ужесточать, что сейчас и происходит. Ты не просто ставишь пометку, что ты “иностранный агент”, и все хорошо. Это постоянная угроза штрафов, это риски невыплаты этих штрафов, а невыплата – это неисполнение судебного решения, автоматически уголовное дело. С прошлого года, например, НКО – “иностранные агенты” обязаны согласовывать с Минюстом всю свою деятельность, то есть прямо писать бумагу: “мы хотим в следующем году заниматься вот этим, этим и этим”, и Минюст может прямо запретить: вот эти проекты мы вам запрещаем, вот эти направления мы вам не согласуем. Фактически сейчас введен разрешительный порядок действий НКО – “иностранных агентов”. Для нас было бы совершенно неприемлемо продолжать работать в таком ключе.
– Вам как частному лицу и другим членам “инициативы” статус вашей организации сильно мешал работать?
– Когда этот закон был принят, в реестр включили другую организацию, в которой мы состояли, “Эковахту по Северному Кавказу”. Тогда какой-то дискриминации мы не чувствовали. Когда включили уже нас, на запросы чиновники стали отвечать через раз. Они могут просто проигнорировать запрос, и обращения в прокуратуру с жалобой уже не помогают. Министерство образования Краснодарского края рассылало по всем школам и вузам письмо о том, что есть такая организация – “иностранный агент”, с которой ни в коем случае нельзя взаимодействовать, если они придут к вашим детишкам читать какие-нибудь просветительские лекции. Мы не занимаемся просветительством среди детей, но сам факт был примечательный. Прямо вот рассылали циркуляр с формулировкой, что “они аффилированы с какими-то иностранными структурами, и с ними недопустимо какое-либо сотрудничество”. Такое было, это реалии сегодняшнего дня.
– Ваша организация не единственная, которой удалось добиться исключения из реестра НКО – “иноагентов”. Недавно даже Владимир Путин говорил о том, что можно подумать об исключении из реестра ряда организаций, например, благотворительных.
– То, что говорит Путин, на местах порой разворачивается на 180 градусов. Никто никогда не подходил к включению организаций в реестр с точки зрения их деятельности. В реестре и экологические, и правозащитные, и благотворительные, и какие угодно организации. Те, кому удалось выйти, это просто организации, которые сумели мобилизоваться и “пересидеть” трудный период, отказаться от каких-то проектов, отказаться от доноров, из-за которых их признали “агентами”, и продолжить деятельность уже в каком-то другом ключе, сохранив организацию. Большинство региональных организаций предпочли просто ликвидироваться. Из 32 экологических организаций, включенных в реестр “иностранных агентов” с 2014 года, 22 уже не существуют как юридические лица. Они ликвидировались – либо Минюст выходил с исками, либо они делали это сами по своей инициативе просто потому, что не могли выплачивать штрафы, не могли жить с таким статусом.
– Как вам удалось продолжить деятельность без иностранного финансирования? Как и где вы нашли какие-то источники, чтобы продолжать работу?
Других источников, кроме пожертвований от граждан, у нас нет
– Мы дважды подавали заявки на так называемые “президентские гранты”, просто ради эксперимента, и ни разу нам их не дали. Дальше участвовать в этих играх я смысла не вижу, на все эти заявки уходит время. У нас сейчас денег никаких нет, мы функционируем на волонтерской основе, какие-то небольшие пожертвования поступают от граждан. Прошлый год – это были только пожертвования от граждан, никаких других источников у нас сейчас нет.
– Будете ли вы пытаться как-то компенсировать потери, которые вы понесли из-за статуса “иноагента”? Можно ли как-то отсудить у государства задним числом эти деньги?
– У нас сейчас лежит жалоба в ЕСПЧ, и мы надеемся, что когда-нибудь она будет рассмотрена. Скорее всего, она будет рассмотрена уже “пакетом” с такими же жалобами от других организаций. Надеемся, да, что когда-нибудь те траты, которые мы необоснованно понесли, мы вернем. Но мы же реалисты, и я понимаю, что ЕСПЧ работает очень долго, и не факт, что к тому моменту, когда будет вынесено решение, наша организация вообще еще будет существовать. Потому что у нас реалии меняются довольно быстро, и закон об “иноагентах” – это еще не самое страшное, что у нас делают с гражданским обществом.
– Какого эффекта, на ваш взгляд, хотят достичь российские власти, пачками внося организации и частных лиц в список “иноагентов”?
– Когда этот закон был принят, он использовался как самостоятельный репрессивный инструмент. Тебе лепили на лоб этикетку, что ты теперь “иностранный агент”, ты обязан отчитываться и так далее. Последние пару лет этот закон уже не рассматривается как самостоятельный репрессивный инструмент, но рассматривается как основа для каких-то других действий. Нахождение в реестре уже используют как повод возбудить уголовное дело в отношении руководителя организации или объявить экстремистом, или ликвидировать организацию по формальным поводам, как это было с “Мемориалом”. Сейчас закон используется уже для этого.
– Возвращаясь к дворцу Путина. Прошел год уже с момента публикации того расследования. Следите ли вы за судьбой объекта на мысе Идокопас, который теперь, по официальной версии, является апарт-отелем Аркадия Ротенберга? Есть ли вокруг него какие-то движения?
– Мы пытаемся копать по каким-то частным направлениям этой истории. Например, история, которая вообще не вошла в фильм – с чего началось строительство дворца. С того, что у государства просто был украден большой участок леса. Это вообще никак не расследовано. Мы сейчас пытаемся раскапывать – каким образом это произошло. По законам того времени просто невозможно было участок лесного фонда отдать частной структуре под строительство капитального объекта, но это было сделано, то есть фактически был похищен лес. Есть и другие моменты, например, существует подземная часть дворца и подземный стадион, и фактически речь идет о том, что из мыса просто вынули огромное количество скальной породы. мы пытаемся выяснить куда ее дели, куда все это выбросили. Это огромные объемы породы, и куда-то их должны были деть.
– Дворец охраняется по-прежнему и подойти к нему невозможно, в этом смысле там ничего не поменялось?
– В плане ужесточения поменялось, безусловно. Такой ситуации, как была в 2011 году, когда мы совершенно “под дурачка” туда проехали, погуляли там по территории, сейчас себе представить невозможно. Там, конечно, охрана серьезная, все усилено. Более того, на всех господствующих высотах, куда можно дотянуть электролинию, везде стоят глушилки для дронов. Это я лично ощутил, когда пытался заниматься съемкой не дворца Путина, а неподалеку, в десяти километрах, хотел снять последствия старого лесного пожара. Везде стоят глушилки. Весь огромный кусок берега закрыли глушилками.
– Какие-то новые объекты других высокопоставленных чиновников появляются в этом районе?
– В Геленджике постоянно что-то появляется. На самом деле, основные лакомые участки, конечно, уже все заняты. Везде виноградники, везде уже поместья, то есть, собственно, все уже застроено, и сейчас идет интересный процесс – в Геленджике сейчас пересматривают генеральный план города. Это вызвало огромное возмущение и недовольство местных жителей: местная власть пытается бороться с самостроем на «низовом» уровне, когда человек курятник себе не так построил, а эти VIP-объекты новым генпланом фактически узакониваются. Это, конечно, людей очень сильно возмущает.
