Женский день?

Елена Фанайлова: Я предлагаю начать с того, чем полны социальные сети последние три дня, а именно обсуждение поправок к Конституции. Приступ остроумия случился и у филологов, которые анализировали этот текст, и у историков по поводу государствообразующего народа, разные народы предлагаются на эту роль, например, варяги, немцы, татары. По поводу Бога тоже много шуток. Игорь Яковенко, известный журналист и социолог, написал в своем блоге комментарий к четырем самым задевшим сердца россиян поправкам.

Елена Фанайлова: Я предлагаю сосредоточиться на двух первых позициях: самое время поговорить про детей, которые являются достоянием Российской Федерации, и про союз мужчины и женщины. Татьяна, что вас больше вдохновляет?

Татьяна Малкина: Союз между кем бы то ни было меня вообще не очень интересует. Мне кажется, это вообще не очень важно, скоро все отомрет, не имеет особого значения.

Елена Фанайлова: А Конституция вообще может управлять этим союзом?

Татьяна Малкина: Надо сказать отдельно, что Конституция вообще ничем не может управлять, что мы наблюдаем сегодня. У нас довольно неплохая Конституция, казалось бы, в ней много прекрасных статей, даже особо прекрасные никак решительным образом не воплощаются в реальность

Елена Фанайлова: Лозунг “Соблюдайте вашу Конституцию” оказывается радикальным.

Татьяна Малкина: Радикальным и экстремистским. Поэтому нет, это неважно. Это важно как симптом, конечно же, вот эти все абсолютно анекдотические и безумные предложения.

Елена Фанайлова: Самое частое предположение, что группа товарищей, которые это все сочинили, как-то с реальностью плохо коррелируют.

Татьяна Малкина: У всех своя реальность, включая искренних, истовых противников однополых браков, которые даже не очень представляют себе, как это устроено, никогда не видели живого не гетеросексуального человека, вообще может быть человека сексуального, но при этом их это волнует. Видимо, тоже какая-то память предков.

Елена Фанайлова: А насчет детей?

Татьяна Малкина: Насчет детей, признаться, этот веселый репортаж был, конечно, злобным и тенденциозным, я бы такой тоже сделала. Сразу надо показывать детей, которые взрывают гранаты, разбирают автомат Калашникова. Конечно, вся эта патриотическая хмурь ужасно огорчает. Я не думаю, что что-нибудь из этого получится. А также не думаю, что получится съедение детей, которые сами не хотят быть съеденными, потому что дух веет, где хочет. Если человек, обученный за счет государства в каком-нибудь прекрасном вузе, поймет, что ему нечего здесь делать, он переждет какие-нибудь пять лет, на которые он успел наподписывать себе допусков, и все равно уедет туда, куда ему хочется.

Дарья Серенко: Ничего нового мы из этих поправок не узнали, кроме закрепления каких-то тенденций, которые в последние 10 лет и так, с каждым годом как будто бы становится всем смешнее, с другой стороны страшнее. Мне кажется, это важные изменения, если все это закрепят. Формулировка про детей, что это достояние, нужно отметить, что не просто все дети, а дети, у которых по каким-то причинам нет родителей, то есть государство берет на себя отеческую функцию, чего оно не должно делать, конечно же. Я бы не хотела себе такого отца, как наше государство. Мне кажется, в условиях милитаризма это фигура отцовская какая-то страшная.

Елена Фанайлова: То есть это фигура контроля, но не заботы, вы хотите сказать?

Дарья Серенко: Плюс ко всему формулировка “достояние”, так обычно говорят про собственность. Скорее это Россия и государство достояние детей, а не наоборот. Это очень важный вектор, я не хочу, чтобы наша страна объективировала детей. Про союз мужчины и женщины, во многих странах люди уже давным-давно обсуждают, что та же сексуальность – это спектр. Люди могут быть не только гетеро- или гомосексуальными, наша свобода выражения в том числе должна реализовываться через наши сексуальные предпочтения. Но нет: мужчина, женщина. Это очень смешно и страшно.

Елена Фанайлова: Екатерина, ваш комментарий по поводу этих двух чудесных пунктов, которые и веселят, и огорчают одновременно?

Екатерина Кочергина: Меня они больше огорчили, чем повеселили. Я думаю, что они оба могут подходить под общей шапкой заигрывания с консервативными группами. Я тоже не понимаю, зачем они нужны, потому что обе эти поправки сейчас регулируются Семейным кодексом, например, союз мужчины и женщины, а также записано в Семейном кодексе, что государство защищает семью, стремится к тому, чтобы люди, находящиеся в семье, жили в любви и согласии. Мне кажется, что помимо заигрывания с консервативными группами, это также укрепление и оформление так называемого “государственного патриархата”. Термин предложила Елена Здравомыслова, гендерная исследовательница. Меня как социолога беспокоит, что в будущем это может привести к увеличению социального расслоения, потому что все равно будут группы людей, у которых будет доступ к ресурсам, к образовательным, к экономическим, они, вероятно, будут уезжать, будет больше доступ к контрацепции, их семейные практики будут более эгалитарны. В то же время более бедные слои, в них бедность будет нарастать, у них будет меньше доступа к ресурсам, меньше возможностей, в том числе финансовых. В этих слоях, я думаю, мы будем наблюдать определенный застой. Подозреваю, что эти две поправки ничего не изменят в том, что сейчас происходит в российском обществе, потому что мы заканчиваем сейчас вторую демографическую революцию. Люди по-другому строят свою жизнь, люди получили доступ к контрацепции, научившись ее применять, теперь по-другому выстраивают свои жизненные стратегии, позже рожают детей, позже вступают в брак, раньше выходят на рынок труда, дольше хотят на нем оставаться. Поправки к Конституции этого не изменят. У меня есть предположение, что государство пытается решить проблему снижения численности населения, но это сложная демографическая проблема, которую увеличением рождаемости не решить. Все демографы, включая Вишневского, говорят о том, что это комплексная проблема. Здесь нужно уже рассматривать и медицинские проблемы, и профилактику смертности, особенно смертности среди мужчин, и миграционную политику, и профилактику заболеваемости у женщин и детей. Поэтому, я думаю, что это такое заигрывание и попытка как-то угодить каким-то консервативным группам.

Елена Фанайлова: Предлагаю посмотреть опрос на улицах Москвы, что люди имеют в виду, когда они думают про 8 марта.

Елена Фанайлова: Итак, Бог, Клара Цеткин, гендерный, не гендерный праздник. Какая прекрасная палитра. Все-таки люди помнят, что это Международный женский день, что это день прав. Мне кажется, это очень важно. Предлагаю послушать Айтен Якубову, феминистку, участницу “СоцФем альтернативы”. Девушки решили, что нужно накануне 8 марта устроить часовую забастовку. Как эта инициатива родилась, сколько участниц может быть, могут ли мужчины присоединяться к этой забастовке или это исключительно женское дело?

Айтен Якубова: Мы, “СоцФем альтернатива”, хотим еще раз напомнить всем, что 8 марта – это все-таки день борьбы женщин за свои права, а не то, как мы слышали, день красоты, женственности, нежности и так далее. Мы хотим ему вернуть первоначальный смысл. Мы считаем, что этот день отлично подходит для того, чтобы включиться в политическую борьбу, выдвигать четкие требования для улучшения положения женщин в обществе и в государстве. В последний рабочий день 6 мара мы предложили всем участвовать в часовой женской забастовке. Мы социалистки и понимаем, что забастовка – это мощный инструмент, который позволяет нам заявить о своих правах и проблемах. Участвовать, конечно, могут мужчины в том числе, потому что требования, которые мы выдвигаем, нужны мужчинам тоже. Это наивная довольно мысль, что феминизм нужен только женщинам. Нет, он нужен нам всем. Мы решили выбрать основное, требований всего четыре: это бороться против домогательства, сексизма на работе, в вузах, в школе. Равная достойная оплата труда и стипендии, то есть минимальная зарплата 300 рублей в час и стипендия не ниже 15 тысяч в месяц. Также мы требуем принять адекватный закон о домашнем насилии и построить кризисные центры в каждом районе за счет госбюджета.

Елена Фанайлова: Прекрасная повестка. Ваши работодатели, как должны, по-вашему, на это отреагировать? Я знаю, что “СоцФем движение” по всей стране, хоть и небольшими группами, но существует. Что должно быть итогом забастовки?

Айтен Якубова: Важно объяснить, что мы подразумеваем под забастовкой. То есть это не то, что мы сидим на работе, сложив руки, говорим: все, мы этот час не работаем, можно ничего не делать. В этот час мы будем общаться с коллегами, устраивать дискуссии, раздавать листовки, клеить плакаты, фотографироваться с этими плакатами, выкладывать в соцсети с подписями с нашими требованиями. Что касается работодателя, как он об этом узнает? Мы ему скажем. Потому что забастовка – это призыв к диалогу, призыв к действию. В какой-то степени работодатели тоже заинтересованы в тех требованиях, которые мы выдвигаем. Это не выглядит так, что мы просим у наших работодателей построить кризисный центр, мы понимаем, что это требование не к нему, оно более обширное, требование к государству. Но эти требования общие. Любой человек, который принимает участие в забастовке, может дописать свои требования, которые нужны именно для его коллектива. У нас, допустим, есть вузы, в которых процветает домогательство, сексизм и так далее, студенты пишут петицию декану, подписываются, пишут свои какие-то требования и все вместе в час забастовки несут ее к руководству.

Елена Фанайлова: Предлагаю перейти к теме девушек, которые находятся в заключении. Активистки, молодые женщины, которые находятся под следствием и являются политическими заключенными или заключенными вообще.

Елена Фанайлова: Таня, я хочу к вам обратиться по делу “Нового величия”. Вы с коллегами Анной Наринской и Евгенией Лавут, еще рядом журналисток и культурных деятелей, как на работу ходите на эти заседания для того, чтобы ничто не ушло от внимания общественности в этом деле. Можете рассказать подробнее?

Татьяна Малкина: Мы стараемся, мы занимаемся тем, что мы свидетельствуем. Мы нечаянно втянулись в это, когда устроили Марш матерей в позапрошлом августе, потому что действительно было больно смотреть на конкретных девочек. Хотя дело совершенно не в том, что они девочки или мальчики, дело не в том, кому меньше 18 лет, кому больше, это мы поняли сразу же после того, как стали пристально следить и все время освещать все судебные заседания по этому сфабрикованному делу, а дело в том, что это абсурд, это надругательство над судебной системой, над здравым смыслом, над миссией суда, следствия и прочее. Дело сфабриковано руками глубоко психопатичного, как выяснилось непосредственно при допросе, сотрудника Центра Э, эфэсбэшного, который сделал это все своими руками, вовлек людей совершенно неискушенных, манипулировал ими. Им подбрасывали несуществующие документы, записывали через шпионскую камеру и так далее.

Елена Фанайлова: То есть он спровоцировал их на более резкие высказывания в переписках?

Татьяна Малкина: Им не вменяются резкие высказывания, то есть они вменяются, но эти резкие высказывания, как выясняется теперь при более пристальном рассмотрении, во-первых, сделаны вообще непонятно кем, их приписывают обвиняемым. Многие сформулированы провокатором. Ничего письменного, кроме изготовленного провокатором устава, нет, никаких действий нет. Люди два года уже сидят в СИЗО, мальчики в данном случае, от чего их не менее жалко. Я, извините, сексистски сейчас выскажусь: девушки, мне кажется, поживучее будут.

Елена Фанайлова: Тем не менее, девочки оказались больны. Пыточная система к женскому организму жестче относится. Дальнейших последствий у этого процесса для женского организма может быть очень много.

Татьяна Малкина: Естественно, но для мужского тоже. Я решительно в данном случае против гендерного подхода. Как бы девочкам более противопоказано сидеть в тюрьме, тем более ни за что, чем мальчикам. Это же не так. У мальчиков тоже бывают разные проблемы со здоровьем, включая долгоиграющие от холода простого. Поэтому я бы в данном случае на тему девочек не педалировала. В случае “Нового величия” просто фантастическая бесчеловечная, циничная фабрикация и манипуляция с документами свидетелей. Половина свидетелей обвинения – это в разной степени засекреченные сотрудники ФСБ. Там есть свидетель обвинения, трансгендер знаменитый, потрясающая харизматичная девушка, живущая в городе Калининграде, которая стала сотрудничать с ФСБ, стала свидетелем обвинения, потому что ее обижало отношение одного из участников чата к факту трансгендерности. Почувствовав себя не поддержанной, глубоко обиженной и оскорбленной, эта девушка стала сотрудничать, подписала все бумаги, что она будет сотрудничать с ФСБ, стала свидетелем обвинения. Но каждый раз, когда ее вызывают в суд, я не знаю, почему ее до сих пор куда-нибудь не спрятали, она садится и начинает говорить вещи, от которых просто у всех глаза на лоб вылезают, а именно: долой преступную власть, россияне имеют право осуществлять записанное в Конституции (у нее своя какая-то Конституция) право на насильственное свержение власти. Говорит какие-то невероятные чудовищные политически резкие вещи, но при этом ее спрашивают: вы же свидетель обвинения? “А, ну да”.

Елена Фанайлова: Даша, вы были участницей акции поддержки сестер Хачатурян. Расскажите об этом.

Дарья Серенко: Да, я была одной из тех, кто летом организовывал пикетные очереди в поддержку сестер Хачатурян. Мы еще делали культурные мероприятия вместе с Оксаной Васякиной в поддержку девушек. Были огромные поэтические чтения несколько часов, на которые пришло очень много людей, на которых собирали деньги в поддержку девушек, их мамы и адвокатов. Потом еще Оксана отдельно делала большой концерт в поддержку сестер. Мы все лето говорили о законе о домашнем насилии, объясняли, как он будет работать. Потому что вокруг него сформировалось мгновенно огромное количество мифов, в эти мифы было вбухано очень много ресурсов и денег, чтобы опорочить этот закон. Мы постоянно общались с экспертами, с адвокатами. Наша задача была вывести это в публичное поле широкое, держаться в новостях, не опускаться по новостной ленте. Мне кажется, половину лета нам удавалось это.

Елена Фанайлова: В том числе благодаря вашим усилиям, усилиям общественных активистов сейчас речь идет о переквалификации дела на самооборону, на действия в пределах необходимой самообороны. Давайте послушаем Екатерину Пантюлину, гражданскую активистку. 8 марта группа поддержки сестер Хачатурян собирается проводить митинг. Расскажите нам поподробнее, почему вы поддерживаете сестер Хачатурян, почему вы в этой группе? Как эта акция будет проходить?

Екатерина Пантюлина: Летом во время широкого и горячего обсуждения процесса над сестрами Хачатурян образовалась группа организаторов, которые решили, что мы можем сделать что-то вместе. В прошлом году я делала этот митинг вместе с другими девушками, активистками. Нам согласовали его только в Сокольниках, хотя мы подавали несколько заявок на несколько центральных мест, но, к сожалению, они решили, что женщины в женский праздник будут мешать проходу граждан. Поэтому мы делаем праздник в Сокольниках, совершенно по этому поводу не унываем. Начнется он в 15.00, сбор с 14.00. У нас будут отличные выступающие, очень крутые женщины, в их числе Татьяна Никонова, Саша Митрошина и другие известные и не очень активистки, которые расскажут о своих идеях и о своем видении того, каким должен быть этот праздник и какие цели и задачи в ближайшее время перед нами стоят. Что касается праздника, было принято поздравлять девушек, говоря всякие разные не очень приятные слова: здравствуйте, дорогие женщины, вы украшение нашего коллектива, будьте милыми, добрыми, удобными. То есть это были не пожелания самим женщинам, а пожелания самим себе, как мужчины хотели бы видеть окружающую их действительность. Никто не разговаривал о том, чего на самом деле хотят женщины, каких прав им не хватает, каких возможностей не хватает, вообще, в каком мире мы живем. Мне кажется, что за последние годы, начиная с 2016 года, мы начали более активно об этом разговаривать, размышлять, и более активно понимать, какие требования в том числе выставлять обществу насчет того, как мы хотим, чтобы нас воспринимали, какие наши желания не являются учтенными.

Елена Фанайлова: Хочу обратиться к Екатерине Кочергиной: что говорит социология про домашнее насилие, уровень насилия в обществе. Были исследования на тему небезопасности, ущемленности женщин?

Екатерина Кочергина: К сожалению, социология российская нам ничего на эту тему не говорит. Потому что это необычайно сложный предмет для исследования. Например, у Левада-центра таких данных нет. Мы проводили короткие тематические опросы, но им 20 лет, эти данные устарели. Когда мы спрашивали людей, происходило ли в их семье что-либо похожее на насилие, конечно, мы не можем спрашивать про насилие, мы спрашивали: били ли вас, бросали ли в вас какие-то предметы, кричали, как часто вы ссоритесь? Даже в таких фрагментарных опросах мы получали результаты достаточно низкие, всего 6-7% женщин признавались, что подобные ситуации в их семейной жизни происходили. Это, конечно, несравнимые данные с западными исследованиями. К сожалению, к моему собственному стыду, у российской социологии таких данных нет.

Елена Фанайлова: Вы не исследовали явные изменения общественного отношения к домогательствам, к сексизму в коллективах, к гендерному механизму продвижения по социальной лестнице? Вокруг, например, движения “me too”, когда женщины открыто говорят, что они были жертвами насилия, общество начинает обсуждать. Это не становилось предметом социологического анализа?

Екатерина Кочергина: У нас тем именно таких не было. Мы можем судить об изменении общественного отношения к этим вопросам по косвенным признакам. Например, два года назад перед президентскими выборами, когда баллотировалась Ксения Собчак в президенты, мы проводили опрос, как люди относятся к идее женщины-президента. И по нашим данным, происходит с одной стороны закрепление консервативных тенденций, но эти консервативные настроения растут в среде мужчин. В то время среди женщин, особенно молодых женщин, растут установки на вовлечение женщин в политику, занятие женщин на государственных постах, на высоких постах в бизнесе, в производственной сфере. Я думаю, именно среди молодых женщин будет как раз нарастать запрос на изменение отношений в сфере харрасмента, в сфере равной оплаты труда, и в том числе будет увеличиваться запрос на гендерное равенство в целом.

Елена Фанайлова: Давайте обсудим тему харрасмента, домогательств и того, почему для общества это становится такой важной историей. Голливуд, как всегда, оказался впереди планеты всей. Прошу нам напомнить историю Харви Вайнштейна, который сейчас находится в судебной стадии, и историю Романа Полански.

Елена Фанайлова: Репутация художника мирового класса, как у Полански, в том числе репутация жертвы Холокоста, не спасает, оказывается, теперь мужчину при регалиях от подобного рода позорного разбирательства, которое переворачивает все социальные карты, изменение правил игры абсолютное. Стефания Кулаева на связи, она прилетела из Европы на конференцию по трудовым правам. То есть вокруг 8 марта, праздника международной солидарности женщин происходит какое-то количество событий не про мимозы и конфеты, а про возвращение этому празднику его подлинного смысла. Какие проблемы в сфере трудовых прав существуют? Мы говорим по-прежнему о разнице в зарплатах, о продвижении по карьерной лестнице?

Стефания Кулаева: Во всех странах мира, к сожалению, без исключения в той или иной степени присутствует означенная вами проблема. Хотя в Скандинавии с этим очень большой успех. Есть гораздо более очевидная форма дискриминации в трудовой сфере. Мировой банк недавно сделал всемирный анализ: более 120 стран все еще практикуют профессиональные ограничения для женщин. То есть какие-то профессии для женщин запрещены. К сожалению, это так сейчас и в России, и в нескольких странах в окрестностях, которые, как и Российская Федерация, переписали в Трудовой кодекс норму, существовавшую еще в советское время, о существовании списков запрещенных профессий для женщин, куда относятся в России 456 профессий. Это все работы в шахтах, все работы на машинном отделении корабля и вообще очень много транспортных работ, машинисты электропоездов, в том числе поездов метро, водители автобусов дальнего следования, водители грузовиков, все они не могут работать легально на равных основаниях с мужчинами. При этом на самом деле люди, работающие в этих сферах, в России есть, женщины. Список запрещенных профессий будет сокращен, в 2021 году транспортницы смогут работать. Но, например, спасательницы нет. Удалось добиться отмены для работниц флота, электропоездов, грузового транспорта, но по-прежнему женщины в МЧС, пожарные, водолазки так называемые оказываются вне правового поля.

Елена Фанайлова: Занимаетесь ли вы проблемой иерархии, я имею в виду быстрое продвижение мужчин по карьерной лестнице и вытеснение женщин на обслуживающие позиции?

Стефания Кулаева: Безусловно, есть такая проблема. Я думаю, что она гораздо более очевидна большому количеству людей пишущих, говорящих, изучающих. Потому что это есть почти во всех профессиях. У нас образование в школах средних, большинство работающих людей – это женщины, более 70%, при этом абсолютное большинство директоров школ – это мужчины. Похожее мы найдем и в сфере медицины, в большинстве сфер, где на ответственных руководящих позициях чаще окажутся мужчины. Есть и более грубое нарушение трудовых прав женщин, которая заключается в том, что они часто оформлены не на свою должность. То есть делают реально очень большую работу, ответственную, а числятся рядовыми сотрудниками, чуть ли не уборщицами. В такой форме женщина вообще не защищена на своем рабочем месте, она считается кем-то другим, соответственно, в любой момент может эту позицию, которая ей что-то дает, потерять без всякой возможности судиться или добиваться реализации своих трудовых прав.

Елена Фанайлова: Я слыхала от многих людей, что российское законодательство трудовое не самое дискриминационное по отношению к женщинам, и это некое наследие советской практики, когда женщина и мужчина формально пытались быть уравнены в правах.

Стефания Кулаева: Безусловно, декларировалось равенство. Конечно, для событий столетней давности это был прорыв, когда большинство женщин были домохозяйки или работали в поле, в послереволюционные годы они смогли пойти на профессии, равные с мужчинами. Сейчас, если мы сравниваем трудовое законодательство России с другими европейскими странами, то оно дискриминационное по отношению к женщинам. Вся логика судов часто тоже дискриминационная, но выдается это за меры специальной защиты женщин. Есть такая оговорка в антидискриминационном дискурсе, что дискриминацией не считаются меры по специальной защите. Допустим, создание каких-то особых рабочих мест для людей с ограниченными возможностями, пандусов, чего-то еще – это мы не считаем дискриминацией тех, кому это не создается, потому что это спецзащита. Заставлять женщин отказываться от работы, где они хотят, на основании того, что мы о них в такой форме заботимся, все равно, на мой взгляд, совершенно неправильно, ущемляет их права, их равенство с мужчинами, которым никто не мешает работать в тех сферах, где им что-то может повредить здоровью или их репродукции, фактически стигматизируют женщину, как человека, предназначенного в первую очередь для репродуктивной функции. Это большая проблема современности, она растет и в последние годы, представление о том, что женщина рожать должна, а все остальное могут и мужчины. В целом надо менять отношение, и в Трудовой кодекс нужно вносить изменения.

Татьяна Малкина: Я поняла, до какой степени я бесконечно далека от любой, даже самой умеренной феминистской повестки. Во-первых, я хочу от лица домохозяек выразить протест. Я не знаю, почему какие-то прогрессивные люди решают, что женщинам лучше, чтобы законодательство боролось за их права работать в шахте, а не право быть домохозяйкой. Мне ужасно не нравится модальность: должны, не должны, заботятся, не заботятся. Мне нравится, когда меня берегут, когда мне говорят: нет, Таня, не надо тебе в рельсоукладчицы идти. Между прочим, Лена только что предлагала нам посетовать о том, как плохо, что девочки сидят в тюрьмах, потому что это сильнее отражается на их здоровье.

Елена Фанайлова: Девушки, особенно молодые, просто слабее.

Татьяна Малкина: Это же еретическое сейчас было высказано.

Дарья Серенко: Я феминистка, я выскажусь. Феминизм – это про выбор, это не про то, что быть домохозяйкой плохо, а асфальтоукладчицей хорошо, а про то, что должно быть одинаковое право выбрать и то, и другое. Я общалась много с женщинами из моногородов, у которых одно градообразующее предприятие, перед ними стоит выбор: либо они идут работать на это предприятие, на котором могут быть профессии из запрещенного списка, или они идут “делать ноготочки”. Мне женщина говорит: я не хочу “делать ноготочки”, я хочу в шахту. Почему женщины во всем мире могут, а я нет? Здесь еще появляется теневое трудоустройство, когда женщины все равно работают, но их трудовые права не защищены. Поэтому это не про ущемление домохозяек, а про то, чтобы сохранить выбор.

Елена Фанайлова: Мне показалось, что Стефания ровно про это говорит: что есть женщины, которые хотят работать в трудных условиях.

Дарья Серенко: Женщина не может быть машинисткой метро сейчас в Москве, потому что эта профессия в списке запрещенных. Что за бред?

Татьяна Малкина: Я даже не успеваю дойти до огорчения по этому поводу, потому что я бесконечно огорчена разными другими событиями и обстоятельствами.

Елена Фанайлова: У нас есть представления о том, нужен ли нам казус продюсера Вайнштейна, которого его бывшие коллеги-женщины обвиняют в харассменте, а суд приговаривает к какому-то значительному числу лет лишения свободы?

Екатерина Кочергина: Когда случился казус Вайнштейна, случилось движение “me too”, то в российском сегменте интернета, в Фейсбуке было мощное движение “Я не боюсь сказать”. И оно оказалось достаточно массовым. Я недавно говорила со своим приятелем, который работает в продакшне, он сказал, что он удивлен количеству его знакомых женщин, его коллег, которые оказались жертвами изнасилования или харассмента. Он не представлял масштаб проблемы. Запрос существует. Но пока государство на него не может ответить, не может предложить меры, которые бы защищали женщин. И об этом говорит тот факт, что у нас до сих пор нет принятого закона хотя бы о защите жертв домашнего насилия. У нас также не происходит дискуссии внутри сообщества кинематографистов. Например, во Франции в связи с делом Вайнштейна сейчас существует коллектив “Фифти-фифти”, который предлагает разработать определенную программу, направленную на увеличение числа женщин внутри киноиндустрии. Разные международные кинофестивали подписывают этот меморандум. Московский кинофестиваль сказал, что это глупости, мы это подписывать не будем, потому что у нас все с этим нормально, у нас равенство и никакого харассмента. Я думаю, что в ближайшие пару лет мы увидим рост заинтересованности в проработке таких вопросов, они выйдут на какой-то более видимый и осязаемый уровень.

Татьяна Малкина: Не надо связывать идею “Фифти-фифти”, гендерного представительства и квот на фестивалях и в режиссерской профессии, как собственно в любой другой, потому что это просто оскорбительно. Представьте, вас позвали бы на фестиваль, потому что квота не вычерпана.

Елена Фанайлова: Не по таланту, а по полу. Но самоочистительное движение началось не где-нибудь, а в правозащитном сообществе. История недавняя с молодежным правозащитным движением, с его распадом, с информацией о харрасменте, которая начала внутри сообщества активно обсуждаться, они собираются семинары по этому поводу проводить – это говорит о многом. Это говорит о том, что уровень самосознания правозащитного движения очень высокий, и мужчин, и женщин.

Татьяна Малкина: Мне кажется, что нет практически никакой разницы, не считая несущественной биологической, между мальчиками и девочками. Какой есть эквивалент слова “феминизм”, если про мужчин?

Елена Фанайлова: Феминист, так и говорят. Мужчина, который придерживается неких конкретных демократических взглядов на отношение между полами, на гендерные вопросы.

Дарья Серенко: Мой муж профеминист, он себя так называет.

Татьяна Малкина: Хорошо, тогда я тоже будут феминист. Мне кажется, что мы не можем так быстро обсудить любимых некоторыми режиссеров. Кстати, о тенденциозности и внутренней партийности любой нашей позиции свидетельствует, в частности, то, что вы не упомянули одного хорошо известного нам режиссера, которого полощут, бесконечно издеваются над ним. Речь идет о Вуди Аллене, божественном, прекрасном, без которого мы не можем себе представить ни юности, ни зрелости, ни старости.

Дарья Серенко: Мне кажется, мы сейчас живем в такой ситуации, когда искусство и контекст, в котором оно создается, становятся больше связаны. Это какая-то другая ситуация. Как в случае с Хржановским. Я читаю бесконечно свидетельства разных женщин, они мне пишут сами, я знаю об этом уже два года, и контекст, в котором этот фильм создавался, то, что внутри него было позволено на основании иерархии и так далее — это как раз этот срез. Нам необходимо выстраивать, особенно, мне кажется, женщинам сейчас заново свои границы дозволенного. Потому что мы поражены в правах сейчас в новом законодательстве.