Сейчас, 36 лет спустя, Рабинович снова публикуется. Иерусалим на земле в переработанном издании, богато иллюстрированном фотографиями. Ход времени и меняющиеся обстоятельства дают сегодняшнему читателю совершенно новый взгляд на то, что Рабинович писал в 1980-х годах. Многие эпизоды, которые Рабинович описывает так живо, теперь читатель может заглянуть в прошлое и увидеть семена будущего. Например, сколько раз за последние несколько десятилетий истории о разрушении комплекса Аль-Акса действиями Израиля всколыхнули мусульманское мнение?
Рабинович представляет собой ранний пример. Всего через два года после воссоединения города поджигатель устроил пожар аль-Акса Мечеть, вызвавшая антиизраильские волнения в мусульманском мире. Страсти остывают, когда выясняется, что поджигатель — не израильтянин, а психотический христианин, стригущий овец из Австралии, желающий стать царем Иудеи. Это событие стало самым крайним примером того, что впоследствии стало известно как иерусалимский синдром. Год за годом на множество туристов психологически воздействует сильная духовная атмосфера, пронизывающая Иерусалим, и они начинают верить, что являются библейскими персонажами.
Рассказывая об Арте Катчере, архитекторе-индивидуалисте из Су-Сити, штат Айова, который устроился на работу в управление муниципального планирования, Рабинович предвещает расширение строительства в Иерусалиме. В нем объясняется, как Катчер остановился в Иерусалиме с рюкзаком и альбомом для рисования, чтобы сорвать огромные строительные проекты и спасти горизонт города, прежде чем двинуться дальше. Классикой является глава о том, как легендарный оркестровый дирижер Даниэль Баренбойм нарушил табу на исполнение Вагнера в Иерусалиме (см. раздел «Дирижер»).
Хотя приход к власти Ясира Арафата и Первая интифада предсказали многие последующие проблемы, мир, описанный Рабиновичем, в некотором смысле является золотым веком Израиля и Иерусалима. Народ решительно разгромил многочисленные армии своих врагов; он отвоевал не только весь Иерусалим, но и Западный берег реки Иордан, Голанские высоты и большую часть египетской пустыни. Теперь он может сосредоточиться на построении будущего. Однако между строк Иерусалим на Земле содержит признаки некоторых проблем, которые проявятся позже. Прочитанная сегодня книга Рабиновича представляет собой интересную историческую перспективу, давая ключ к разгадке того, как и почему Израиль стал такой нацией, которой он является.
- Иерусалим на Земле – Крик у небесных ворот: Иерусалим после Шестидневной войны
- Независимое издание, 2024 г.
- Ибрагим Рабинович
- 276 страниц; $19,99
Дирижер: Произведение Авраама Рабиновича
Концерт закончился, и публика требовала продолжения. Дирижер Даниэль Баренбойм повернулся к трибуне и поднял руку. «Я хочу у тебя кое-что спросить». Когда он получил билеты, он сказал зрителям, что у него есть контракт. Контракт был расторгнут по окончании последнего концерта на ежегодном музыкальном фестивале в Иерусалиме. Теперь он хотел предложить новый контракт, не связанный с фестивалем. Если бы публика соглашалась, оркестр исполнял бы произведение Рихарда Вагнера. Если бы оно не нравилось зрителям, его бы не играли.
В зале иерусалимской Биниеней Хаума раздался громкий шорох. Прошло полвека после Второй мировой войны, и отказ израильской общественности покупать Volkswagen и другую немецкую продукцию практически исчез. Но запрет на публичное исполнение музыки Вагнера, ярого антисемита, восхищавшегося Гитлером, оставался практически последним табу. Для израильтян не было никаких препятствий покупать записи Вагнера в местных музыкальных магазинах и слушать их дома. Многие так и сделали, в том числе те, кто яростно выступал против его соблюдения публично. С момента создания государства он не был представлен публике.
Как известно зрителям, организаторы фестиваля отклонили просьбу Баренбойма включить в свою программу музыку композитора XIX века. Баренбойм, израильтянин аргентинского происхождения, теперь просил аудиторию в столице Израиля вступить с ним в сговор, чтобы разорвать бойкот Вагнера. Аудитория состояла из любителей классической музыки, которые рискнули провести ночь в разгар интифады террористов-смертников 2001 года, чтобы услышать Баренбойма и берлинскую государственную капеллу в интерпретации Стравинского и Шумана. Выступление запомнилось, аплодисменты были бурными. Баренбойм уже вышел на бис, прежде чем обратиться к публике со своей речью.
Все, что произойдет после этого, будет обязательством между ним и ими, сказал Баренбойм, потому что фестиваль закончился, а не его организаторы. Великая музыка была выше политики, и для него было важно, чтобы музыка Вагнера звучала в Израиле. Согласится ли публика остаться и послушать?
Сначала бурные аплодисменты. Потом несогласные голоса. Человек на балконе встал и представился адвокатом правительства. «Господин Баренбойм, — сказал он, — вы впускаете Вагнера через заднюю дверь».
Последовали и другие возражения, и тон стал нарастать. В адрес дирижера послышались слова типа «хуцпа». Но подавляющее большинство аудитории — 90 процентов или более — остались сидеть и аплодировали предложению Баренбойма спонтанными аплодисментами. «Если не хотите слушать, идите домой», — кричали некоторые протестующим. Но протестующие не разошлись по домам, потому что это был не вопрос личных предпочтений, а вопрос принципа — допустимых пределов дистанцирования во время Холокоста. Зрители уносились яростью дня на крыльях неземной музыки. Но теперь они столкнулись с моральным вопросом, связанным с более мрачным временем, чем нынешнее, и их моральные чувства были полностью задействованы.
Мужчина средних лет встал и подошел к передней части зала, лицом к публике. Он мог быть профессором Еврейского университета в городе или чиновником одного из правительственных министерств. Авторитетным голосом, отчетливо слышимым на балконе, он заявил, что выступает против исполнения Вагнера в контексте государственного фестиваля, и поддержал организаторов фестиваля, отклонивших просьбу Баренбойма. .
Государство Израиль не имело права пропагандировать музыку такого яростного антисемита, как Вагнер. Но Баренбойм дал понять, что работа, которую он хочет поставить, не будет частью официального фестиваля. Было проведено различие между антисемитом Рихардом Вагнером и его музыкой. Поэтому, по словам спикера, он как бы принял предложение дирижера.
Публика в зале спонтанно встала и начала говорить. Баренбойм подошел к краю сцены, чтобы лучше слышать далекие голоса. Он как будто слушал новый припев, чутко улавливая каждый нюанс. Кто-то чувствовал, что если сопротивление будет значительным, он откажется от него. Отдельные зрители начали подходить к подножию сцены, чтобы поговорить с ним. Сначала два-три, потом одно очко. Баренбойм наклонился, чтобы услышать их, а затем наконец сел на трибуну, подняв колени.
Это был редко встречающийся «реальный» театр: драма разыгрывалась в большом зале, а не на сцене. Около 20 минут зрители вели необычный диалог друг с другом и с Баренбоймом. Когда толпа впереди разрослась, Баренбойм подошел к краю сцены и сел, свесив ноги в сторону. Дирижер мирового уровня, споривший со своей публикой на близком расстоянии, исполнять музыкальное произведение или нет по моральным соображениям, был образом, который навсегда остался в памяти всех присутствующих. Немецкие музыканты, давшие вечерний концерт, застыли на своих местах. Они не понимали, как говорили и кричали на иврите, но страсть, эхом разносившаяся в зале, превращенном в афинский форум, была совершенно ясна.
Около 40 лет назад Яша Хейфец, самый известный скрипач своего времени, получил удар железным прутом в руку перед отелем «Царь Давид» в Иерусалиме, когда возвращался с выступления. Нападающий был возмущен тем, что в программу Хейфеца вошла соната Рихарда Штрауса, имевшего явные связи с нацистским режимом. Израильские официальные лица умоляли Хейфеца исключить Штрауса из программы, чтобы предотвратить возможное насилие. «Музыка выше этих факторов», — ответил он. Он не получил необратимой травмы в результате нападения, но многие из зрителей Баренбойма теперь думали об этом эпизоде.
Когда Баренбойм наконец встал, у него был вид человека, принявшего решение. Но его там не было. Он поднялся на трибуну и указал на музыкантов, которые были загипнотизированы развернувшейся перед ними сценой. Затем он поднял дубинку. В течение нескольких минут, каждая длиннее любого музыкального такта, он стоял с поднятыми руками, лицом к оркестру, но голова его полуповорачивалась, как будто пытаясь оценить настроение публики, которую он не мог видеть.
На нем явно лежала тяжесть того, что он хотел сделать. Он осознавал, какое оскорбление это может причинить, особенно пережившим Холокост, и особенно всем, кто находится в зале. Он почти знал, насколько близок к тому, чтобы обманом обойти запрет Вагнера. Он должен был, по крайней мере, знать о словесных атаках.
Раздались крики протеста со стороны рассеянной публики и тех немногих людей, которые покинули зал, но остались в коридорах снаружи. Эти голоса заглушались молчанием тех, кто остался на своих местах. Люди начали задаваться вопросом, наступит ли когда-нибудь ослабление Баренбойма. Затем дубинка опустилась, и заиграла музыка. Кто-то постучал в дверь в коридоре. Крик с балкона. Затем зал заполняет только «Тристан и Изольда» Вагнера.
