“Заключительный аккорд”. Почему выселяют Сахаровский центр

По решению Москомимущества Сахаровский центр будет выселен из всех своих помещений. То есть из основного здания на Земляном валу, примыкающего к нему выставочного зала и квартиры, в которой расположен музей и архив Андрея Сахарова. Правозащитная организация занимала эти площади на условиях бесплатной и бессрочной аренды.

Сахаровский центр просуществовал более 30 лет, и теперь его деятельность подходит к печальному итогу. В декабре минувшего года Таганский районный суд назначил Центру неподъемный штраф в 5 миллионов рублей, а на днях пришло сообщение о выселении.

Сейчас многие люди с благодарностью вспоминают о своих посещениях выставок, дискуссий, презентаций фильмов и книг в старинном особняке на Земляном валу. Можно ли еще сюда еще прийти, чтобы попрощаться, или эти двери уже закрыты навсегда? Директор Сахаровского центра Сергей Лукашевский отвечает на этот вопрос утвердительно:

– Мы должны освободить свои помещения в течение трех месяцев. Поэтому да, прийти возможность будет. Правда, нам нужно понять, когда и как мы это сможем сделать – слишком много технических вопросов теперь возникло. Самое же главное, 15 февраля откроется выставка, посвященная столетию Елены Георгиевны Боннэр. Это будет такой заключительный аккорд Сахаровского центра в этом его виде и в этом здании. Елена Георгиевна создавала это пространство, она была инициатором создания Сахаровского центра.

– Понятно, что выставка будет мемориальная. Но, помимо этого, отразится ли в ней то, что власти решили выселить Сахаровский центр?

– Мы не планировали включать в экспозицию такие материалы, однако в сопроводительном тексте обязательно напишем, что это последняя выставка, которую мы делаем в этих стенах.

– Ваша деятельность заканчивается в этих стенах. Значит ли это, что Сахаровский центр как структура, как организация тоже прекращает свое существование?

– Выселение не означает автоматического прекращения работы организации Сахаровский центр. Тем не менее, общий контекст (ликвидация Московской Хельсинской группы, а до этого – ликвидация “Мемориала”) вынуждает нас предполагать, что вряд ли мы сможем проработать какое-то значимое длительное время.

– Что будет с архивами? Что будет с библиотекой? Что будет с другими уникальными материалами по истории репрессий и диссидентского движения, которые за эти годы накоплены Сахаровским центром?

– Постараемся сохранить все наши коллекции книг и документов. Как мы будем с ними работать, мы пока не знаем. Но, во всяком случае, думаю, что в еще большей степени мы будем работать в цифровом формате, предоставляя людям возможность знакомиться с нашими материалами онлайн.

– Нет ли угрозы для оригиналов? Допустим, не может ли на них претендовать государство? Я понимаю, что государство – не собственник этих материалов, но всякое теперь бывает.

– Как вы совершенно справедливо сказали, случиться может все что угодно – с учетом того, как работает российская судебная система и какие решения принимают власти. Могу только повторить, что мы сделаем все от нас зависящее для того чтобы сохранить все наши коллекции для общества.

– Какова дальнейшая судьба квартиры, в которой находится Архив Сахарова? Она будет тоже закрыта?

– Тут я должен подчеркнуть, что мемориальная квартира Андрея Сахарова не входит в число объектов, которые находятся в распоряжении Сахаровского центра. Речь сейчас о другой квартире. Именно в ней хранится архив. По мнению московского правительства, мы должны полностью освободить и это помещение. Оставить его пустым. Речь не идет о том, что город забирает эти пространства в том виде, в каком они находятся сейчас.

Конечно, эта квартира, в которой хранятся архивные материалы и в которой существует музейная экспозиция, посвященная жизни Сахарова, – это для нас самая главная боль. Но, к сожалению, сохранить его за собой мы не можем. Точно также как двухэтажный особняк на Земляном валу.

– Очень многие сейчас опасаются, что этот старинный особняк снесут, чтобы и памяти о Сахаровском центре не осталось. Другое предположение – там возникнет что-то идеологически прямо противоположное тому, чем вы занимались. Известно ли вам что-нибудь о дальнейшей судьбе здания?

– Сам отъем происходит как реализация работы бюрократического механизма. Вот есть закон, который требует не предоставлять никакой поддержки организациям из реестра иностранных агентов, и Москомимущество автоматически расторгает договор о безвозмездной аренде. По правилам города Москвы, насколько мы знаем, эти помещения должны быть выставлены на торги. Их либо кто-то купит, либо кто-то возьмет в аренду. Никаких предположений о том, кто это может быть, у нас нет. Точно также у нас нет информации о создании в этих пространствах других культурных или общественных институций.

– Было ли для вас и ваших сотрудников неожиданным решение о выселении?

– Я ожидал чего-то подобного, начиная с декабря 2014 года, когда Сахаровский центр внесли в реестр “иностранных агентов”. Еще тогда, обсуждая, как мы будем жить в новом статусе, мы понимали, что закон об иноагентах был принят для того, чтобы не просто усложнить работу общественным организациям, но их постепенно уничтожить. Это мы сейчас и наблюдаем. Уже тогда было принято решение, что мы, с одной стороны, соблюдаем законодательство для того, чтобы не ставить под угрозу ни тех, кто работает в Сахаровском центре, ни тех, кто приходит к нам. С другой стороны, мы решили продолжать действовать в соответствии со своей миссией. То есть мы говорим честно, открыто и свободно о самых сложных общественных проблемах. Мы предоставляем площадку всем, близким нам по духу инициативам и организациям. Соответственно, критическое отношение к тому, что происходит в нашей стране, делало наше существование рискованным. Тем не менее, после 2014 года мы просуществовали восемь лет. При этом в течение всех этих восьми лет я засыпал и просыпался с мыслью, что в любой день можно получить какое-то подобное предписание. Я строил разные гипотезы о том, что это может быть. Скажем, нарушение правил пожарной безопасности или еще что-то в этом роде. Да у нас все эти и годы и были разнообразные прецеденты. Конечно, эти опасения то обострялись, когда в России происходила очередная волна давления на независимые общественные организации, то все несколько притуплялось, потому что невозможно жить все время в таком напряжении. Безусловно, после 24 февраля эти опасения обострились с новой силой. Если честно, я ожидал, что уже где-нибудь в марте начнется волна давления на последние независимые организации. Летом был период, когда показалось, что наступило какое-то странное равновесие. Как бы то ни было, это происходит только сейчас.

Так что, с одной стороны, то, что происходит сейчас, не было для нас в прямом смысле слова неожиданностью. Но, знаете, если вам сказали, что вам предстоит какая-нибудь неприятная операция или процедура, но она случится неизвестно когда, то вы можете, конечно, морально подготовиться к этому, но когда вам вдруг сообщат, что она произойдет завтра, это психологический удар и довольно неприятное чувство. Одно дело предполагать. Одно дело продумывать какие-то действия на случай такого развития событий, а другое дело – столкнуться с этим в реальности.

– Подоплека того, почему у вас забирают помещения, очевидна. Но каким был формальный повод?

– Безусловно, повод был абсолютно формальный. Москомимущество проявило себя как исполнительный бюрократический орган. 1 декабря вступили в силу поправки к Закону об иностранных агентах, которые запрещали любую финансовую поддержку организациям-иностранным агентам со стороны государственных структур. Российские власти на основании того, как они понимают Гражданский кодекс, трактуют безвозмездную аренду как род финансовой поддержки. Соответственно, уже 1 декабря мы были обречены на то, что это произойдет, – говорит Сергей Лукашевский.