“Прихожу в себя после спонтанного отъезда из России”

Лев Гяммер работал помощником координатора в штабе Навального в Новокузнецке, возглавлял движение “Протестный Кузбасс”, вывешивал на своем балконе плакат “Путин – вор”, после отравления Навального стоял в одиночном пикете около здания ФСБ на Лубянке в Москве. В 2018 году мать активиста Ольгу Гяммер осудили на полтора года условно за то, что она попыталась защитить от полицейских активистку Милу Земцову. Тогда в интервью Радио Свобода Ольга Гяммер рассказала, что ее преследуют, чтобы отомстить сыну. В июле 2019 года Ольга Гяммер погибла в результате несчастного случая. В сентябре этого года силовики вызвали на допрос бабушку активиста. Ее спрашивали, какие отношения связывают Льва Гяммера и Алексея Навального. И обещали найти внука, где бы он ни был. В начале октября 21-летний оппозиционер был вынужден уехать из России в Грузию. Вот что он рассказал Радио Свобода о своей эмиграции:

– Они спрашивали бабушку о моей связи с Навальным и выпытывали, есть ли у меня с Навальным финансовые отношения. Они сказали бабушке, чтобы я не бегал и пусть лучше я сам к ним приду. 72-летняя бабушка ничего им не отвечала. К сожалению, бабушка рассказала мне о допросе только после его окончания. Она держалась хорошо, сказала, что ничего не знает. Я не понял, с чем был связан этот допрос. Позже я увидел новость на сайте СК о возбуждении уголовного дела “по ч. 1 ст. 282.1 УК РФ (создание и руководство экстремистским сообществом) в отношении А. Навального, Л. Волкова, И. Жданова и иных лиц и по ч. 2 ст. 282.1 УК РФ (участие в экстремистском сообществе) в отношении Л. Соболь, Г. Албурова, Р. Шаведдинова, В. Гимади, П. Зеленского, Р. Мулюкова и иных лиц”. Я понял, что в числе этих “иных лиц” могу оказаться и я. Я поговорил с адвокатами, и все они посоветовали мне срочно уезжать из России. Люди меня поддержали, собрали денег, и я смог улететь в Ереван. И оттуда поездом я добрался до Тбилиси.

– Почему вы выбрали для эмиграции Грузию?

– По моему мнению, Грузия сейчас – самый простой и безопасный вариант для эмиграции. Жители Грузии, кто постарше, понимают русский, молодежь говорит на английском. В Грузии – либеральное законодательство, и тут недорого жить. Как временное убежище Грузия неплохой вариант. Но перспектив здесь я для себя не вижу и, возможно, в будущем уеду из Грузии в другую страну. Пока я нахожусь не дома, мне хочется развиваться и получать образование, а не просто существовать. Но сейчас я прихожу в себя после спонтанного отъезда из России.

– Вы планируете просить политического убежища?

– Я сделаю все возможное, чтобы этого избежать. Статус политического беженца очень сильно ограничивает в перемещении. Эмиграция через получение политического беженства – это самый крайний случай, когда совсем нет других вариантов эмиграции.

– Кто вам помогает в Грузии?

– Международная организация помощи политическим эмигрантам предоставила мне жилье, это цивилизованные условия, вполне все комфортно и уютно. В Грузии нашли убежище мои друзья и коллеги, например Мила Земцова, с которой мы создали “Протестный Кузбасс”. В Тбилиси довольно большое комьюнити политических эмигрантов из России. Мы сидим тут и на горы смотрим, может, стихи начнем писать. Я уже очень скучаю по Петербургу и по своим друзьям, я не могу сходить на могилу своей матери. Но лучше в эмиграции, чем в тюрьме. Мне до сих пор снятся кошмары про обыски. Я просыпаюсь среди ночи, смотрю в окно и понимаю, что я в Тбилиси с одной стороны, в безопасности, с другой – в добровольной ссылке иду по пути русских классиков.

– Почему вы еще в 2020 году перестали быть координатором штаба Навального в Краснодаре?

– Я в Новокузнецке был помощником координатора штаба Навального и вел соцсети. Когда штаб в Новокузнецке закрыли, я создал “Протестный Кузбасс”. В 2020 году меня позвали временно возглавить штаб в Краснодаре, чтобы нанять новую команду и наладить его работу. Я это сделал и уехал в Москву, затем – в Петербург, где основал свое СМИ “Скат media”, а этим летом я работал на избирательных кампаниях кандидатов от партии “Яблоко”. В структурах Навального я больше не работал, но я считаю себя его сторонником.

– 13 октября Алексей Навальный из заключения написал письмо соратникам: “Когда вы работаете, у вас никогда и ни при каких обстоятельствах не должны возникнуть мысли: “как бы не пережестить, вдруг это повредит Навальному?” или “может, это не публиковать, а то мало ли, чего выйдет с ним?” Что вы об этом письме думаете?

– Мне было приятно увидеть эти слова, потому что мы все скучаем по Алексею. Но это обращение, я думаю, рассчитано на более широкую аудиторию, а для себя лично я ничего нового не узнал, лишь утвердился в своих убеждениях.

– Как вы думаете, Алексей Навальный, несмотря на заключение и разгром его команды, остается лидером оппозиции?

– Конечно. Это еще больше ему веса придает. Власть отравлением и заточением Навального показала, что он сейчас на самом деле главный враг Путина. Навальный в тюрьме продолжает создавать в России и за ее пределами оппозиционное движение. Да, все очень сильно поменялось: организации Навального ликвидировали, и другие оппозиционные движения либо разрушены, либо ничего не могут делать из-за рисков. Но влияние Навального все еще велико: команда его работает за пределами России и в целом сторонников его стало больше. Многие мои знакомые, не имевшие отношения к политике, узнав о преследованиях Навального и его команды, пришли к выводу, что в стране что-то идет не так. Пока эти люди не выходят на улицы, но потенциал копится и во что-то он выльется.

– Чем вы планируете в эмиграции заниматься?

– Я буду помогать протесту и продолжать работать над своим СМИ. Я хотел бы получить образование. Я собирался поступать на юридический в СПбГУ, но меня из-за участия в митингах в поддержку Алексея Навального не аттестовали в средней школе и не дали сдать ЕГЭ. Я неплохо учился, но после того, как я стал публично критиковать власть, мне начали ставить двойки по профильным предметам, по совокупности оценок не допустили к ЕГЭ, и у меня в результате образование 9 классов. После антикоррупционных митингов меня вызывали в администрацию школы и говорили, что на собрании директоров средних школ показывали мое выступление на антикоррупционном митинге. Я после 10-го класса пытался перейти в другую школу, но меня никуда не брали. Однажды, когда я находился в кабинете директора лицея, куда я хотел перейти, услышал, как ей позвонили и в трубке звучали слова “Гяммер, митинг, Навальный”. И она сказала, что в школе нет мест. В других школах представители администрации бросали трубки, когда я называл свою фамилию.

Я не считаю диплом государственного образца чем-то важным, “корки” мне не нужны, но я хочу поступить в вуз, чтобы структурировать знания, которые я получил самостоятельно. Я хочу попробовать пройти курс “политологии” в “Свободном университете”. Там можно учиться онлайн, он диплома не дает, но позволяет узнать новое. Возможно, дальше я буду поступать в один из европейских университетов.

– На вас, когда вы жили в России, очень сильно давили. В том числе через ваших близких. Как вы с этим справились?

– Пережить давление на родственников, на маму, которую осудили на полтора года условно за то, что она защитила мою соратницу Милу Земцову, было трудно. Но власть наш род преследовала на протяжении многих лет. Многих моих родственников советская власть расстреляла и сослала в Сибирь. У меня редкая фамилия, поэтому я смог восстановить мою родословную. Моего родственника Гяммера Оллева Михайловича по ложному доносу осудили за участие в антисоветском движении и расстреляли. Моего прадеда Петра Андреевича Дрожжова немцы взяли в плен, его пытали и мучили. Прадед бежал, дошел до линии фронта, там его встретили свои и отправили, разлучив с семьей, в Сибирь. Он жил в отдаленном районе без права занимать нормальные должности и всю жизнь проработал подсобным рабочим, с трудом выживал. Потом его реабилитировали, позвали рассказать в школе, как он за Родину воевал. Прадед разрыдался и послал их к чертям. Похожие истории может рассказать почти любой человек. Это общая национальная травма. Я боролся за свободу в России, потому что так воспитан и не смог бы молчать, если творится несправедливость. Я поступал по совести, если бы мне дали шанс прожить все заново, я бы сделал все то же самое и оказался бы на этом же месте, в эмиграции, но такова цена. Мама переживала за меня, но говорила: “А чего я ожидала, если я сама такого сына воспитала”. Она сначала боялась за меня, а потом стала защищать и поддерживать, предлагала свои идеи, вступила в ЛПР.

– Как вы думаете, что ждет дальше Россию?

– У меня нет оптимистичных прогнозов. Мы попали в историческую петлю и проживаем то, что проживал СССР после периода застоя. Коллапс произойдет рано или поздно. Это неудивительно, потому что авторитарные режимы подобного рода сами себя пожирают, такова их природа. В этом году у России был исторический шанс изменить ситуацию до коллапса и вырваться из петли, но не вышло. Теперь, когда наступит постпутинская Россия, нам надо будет не упустить этот момент и не наступить на те же грабли, что в 90-х, провести люстрации. Ну и конечно пытаться что-то сделать до коллапса. Если этого не сделать, то мы обречены на новый повтор этой истории.

– Вы хотели бы вернуться в Россию?

– Как только появится возможность вернуться и не сесть, я вернусь. Я хочу жить в России и делать все, чтобы она была свободной.