Родиться и умереть при Путине. Акция против новой Госдумы

Пока во вторник “мать обнуления” Валентина Терешкова торжественно открывала первое заседание Государственной Думы России нового созыва, у входа в здание российского парламента стоял молодой человек в пестром шарфе и с необычной прической. Перед ним на асфальте лежали напольные весы. Этим человеком оказался молодой оппозиционный активист и художник из Кирова Федор Калинин, а на весах он предлагал взвешивать депутатов: чтобы по образцу английского городка Хай-Уиком в XVII веке замерить их вес в первый и последний день работы и понять, кого из народных избранников следует заподозрить в коррупции.

Свою акцию Федор Калинин сопроводил манифестом в социальных сетях, адресованным руководителям аппарата Госдумы и лидерам всех парламентских фракций, кроме “Единой России”.

“Я не доверяю депутатом от Единой России. Я не знаю многих депутатов из других фракций, а некоторые кажутся мне сомнительными и уличенными в коррупции. … Компетентные органы делают вид, что не замечают десятки, если не сотни качественных расследований, которые потоком поставляют российские журналисты и НКО. … Россия борется не с коррупцией, а с собственными гражданами, которые единственные пытаются эту коррупцию одолеть”, – написал он.

После этой акции Калинина задержала полиция, но через несколько часов ему удалось выйти на свободу без составления протокола. Такой редкий по современным российским меркам исход он объясняет тем, что в Москве о нем не было известно сотрудникам центра “Э”: большинство своих перформансов художник до этого устраивал в родном городе.

Впрочем, определенная известность у Федора Калинина была и до приезда в столицу, где он учится в Высшей школе экономики. О нем писали как об активисте основанного Гретой Тунберг движения “Fridays For Future” (“Школьная забастовка за климат”), в Кирове он устраивал акции в попытках обратить внимание местных властей на городские проблемы и против поправок в Конституцию.

Калинин, которому скоро исполнится 20 лет, интересен еще и тем, что он – один из принципиальных сторонников левых идей, член кировского “Ленинского комсомола”. На прошедших выборах активист голосовал за КПРФ не только и не столько как за единственного сильного соперника “Единой России”, но и исходя из собственных убеждений. Советских коммунистов активист в силу своего юного возраста у власти не застал, зато по этой же причине вся его жизнь прошла при одном фактическом руководителе государства – Владимире Путине.

Как сочетается у российской молодежи любовь к левым идеям и недовольство действующим российским режимом? Можно ли сдвинуть этот режим с железобетонного пьедестала, протестуя против незаконного строительства свалок и экологически грязных производств? Какой смысл поддерживать КПРФ, если эта партия потом все равно голосует в Госдуме по указке Кремля? Обо всем этом активист и художник рассказал в интервью Радио Свобода.

– Что вас побудило заняться политическим активизмом и, в частности, выйти к зданию Госдумы? И почему вы решили вспомнить Англию XVII века – казалось бы, где Россия, и где та Англия.

– Политическим активизмом я занимаюсь уже давно, класса с 7-8-го, в разных формах. Политический активизм – это не только протесты, это и акции с какой-то долей художественности. У меня было несколько работ, рефлексирующих выборы в Государственную Думу, потом что это важное событие: эта Дума будет готовить транзит власти. Мы избираем парламент, который будет пять лет работать в постпротестных условиях, если вспоминать митинги сторонников Навального зимой и весной. Мне кажется, не только у меня, но и у многих моих коллег какая-то рефлексия на этот счет есть, художественная ли, писательская и так далее. А Англия… Факт про взвешивание депутатов я знал давно, но акция была придумана всего неделю назад, когда в очередной раз, уже не помню, что за день был, среда или пятница, в очередной раз кого-то признали “иноагентом”. Меня попросили для студенческой работы скинуть какое-то количество ссылок об антикоррупционной политике в России. И я понял, что все эти антикоррупционные механизмы, хотя о них часто говорят, не работают, а компетентные органы не занимаются серьезно коррупцией. Все реальные серьезные расследования игнорируются со стороны МВД и ФСБ.

Люди, которые занимаются борьбой с коррупцией, журналисты, активисты, признанный “экстремистским” ФБК, Алексей Навальный – их либо сажают, либо признают “иноагентами”, либо закрывают, либо вешают еще какие-то противозаконные ярлыки. Получается, что система борется не с коррупцией, а с теми людьми, которые на самом деле борются с коррупцией. И в этом смысле, да, мы скатились в средневековье, хотя английская традиция началась в XVII веке, в раннее Новое время. Этот, казалось бы, архаичный инструмент становится для наших реалий единственным легальным и потому прогрессивным.

– Вы думаете, в Госдуму депутаты нынешние идут, чтобы обогатиться?

– Я не думаю, что это напрямую “обогащение”. Если мы посмотрим на депутатов от правящей партии, от “Единой России”, это люди в большинстве своем уже богатые. Они просто немного умножают свой капитал за счет лоббизма, за счет коррупционных схем. Они составляют бюджет Российской Федерации, и за счет этого могут отстегивать какие-то вещи своим друзьям. С другой стороны, конечно, Госдума – это большой репрессивный орган, который опять будет диктовать какие-то законы против людей, которые реально борются с коррупцией.

– Вы сами участвовали в этих выборах? И за кого, если не секрет, голосовали?

– Да, участвовал. Голосовал за КПРФ. Я бы в этом месте сделал оговорку: часть своего манифеста, как его назвали СМИ, это открытое обращение к руководителю аппарата Госдумы и, соответственно, главам фракций, всем, кроме “Единой России”, потому что к “Единой России” у меня доверия нет. Если честно, все мы понимаем, что “Новые люди”, “Справедливая Россия”, ЛДПР – абсолютно кремлевские проекты. В этом смысле КПРФ кажется наиболее интересной партией, хотя как показала практика, тоже очень противоречивой.

– То есть, ваше голосование за КПРФ было все-таки не вполне “протестным”, и вы действительно придерживаетесь левых идей? Действительно ли левые идеи популярны у молодежи вашего возраста?

– Я думаю, да. Даже те люди, которые не причисляют себя к левым, могут разговаривать абсолютно на языке левых, чуть ли даже не на марксистском языке, но при этом отмежевываясь, говоря: “ай-яй-яй, большевизм – это плохо” и так далее. Потому что в России у коммунистических и социалистических идей есть вполне заслуженная стигма, которая тянется со времен советской партии и всех социалистических проектов.

– Новоиспеченный нобелевский лауреат Дмитрий Муратов незадолго до того, как получить эту премию, укорял таких, как вы, писал, что вы хотите привести к власти сталинистов. Вы и правда хотите возвращения России в те темные времена?

– Честно говоря, я не видел никого среди моих коллег по разным общественным движениям, кто молился бы Сталину. В самой КПРФ за счет того, что партия довольно-таки старая по кадровому составу – да. Но если мы взглянем на другие партии, кадровый состав старый везде, потому что молодежи сложно пробиваться в политику через них. Огромное количество левой молодежи не идет в КПРФ, потому что в КПРФ в идеологическом смысле довольно застойная, на самом деле. Опять же, там действительно много сталинистов, но они тоже очень разные, эти сталинисты. А среди молодежи сталинистов практически нет, по крайней мере, в моем круге.

– Вы родом из Кирова, он же Вятка. Политическим акционизмом, насколько я понимаю, вы начали заниматься там. Где это тяжелее, в провинции или в столице?

– По акциям в Москве это у меня первое задержание, но вполне логичное. До этого в Москве у меня акций как таковых не было, было то, что я называю “презентация работы”, фактически это один из вариантов стрит-арта. Они проходили спокойно, никаких угроз, давления, преследований со стороны полиции не было. В Кирове немножко другая история. Почему? Мне кажется, в Москве полиция и Центр “Э”, потому что в их поле зрения любое политическое искусство, работали по тем людям, которые у них, условно, в московской базе, они их мониторят, за ними следят. А меня в ней не было. После акции у Госдумы, возможно, к моей персоне будет какое-то более пристальное внимание. Я думаю, что не в последнюю очередь из-за того, что я сейчас работаю над псевдодокументальным фильмом как раз-таки про сотрудников Центра “Э” и их работу на публичных мероприятиях.

В Кирове есть другая история. Например, когда я делал выставку про проблемы инфраструктуры города, там, как мне показалось, была конкретная история про то, что конкретным людям в правительстве эта шумиха не нравилась. Там власти просто по звонку в конкретные органы поднимают псов режима, которые уже и занимаются непосредственно преследованием активистов.

– О вас пишут еще и как об участнике основанного Гретой Тунберг движения Fridays For Future, “Школьная забастовка за климат”. И в России, и за ее пределами идея прогуливать школу ради борьбы с глобальным потеплением у многих вызывает смех, сарказм и издевки. Особенно сейчас, когда на фоне высоких цен на газ альтернативная энергетика кажется неспособной компенсировать традиционную. Вы сами пока не разочаровались в этой инициативе?

– С Fridays For Future такая история: я сейчас не представляю движение. Я знаю оттуда активистов, хорошие ребята, классные, мне нравится, чем они занимаются, хотя мне кажется, что они вслед за Гретой ставят проблему слишком в конкретные рамки. Нас интересуют климатические изменения, а в рамках этого может выделиться как-то основная сфера борьбы – например, с “Северным потоком-2”, или с добычей нефти в России, и вот они по этим темам «бьют», выходят на « забастовки». Это, в принципе, нормальная стратегия, просто мне она не нравится. А к самому движению я имел отношение в 2019-м и начале 2020 года. Тогда мы с Лешей Павлишиным, первым человеком, который принес в Россию Fridays For Future, и еще одним человеком, Леней Шайдуровым, скооперировались по профсоюзу “Ученик”, первому школьному профсоюзу в России. Тогда у нас были первые акции в Москве, в Питере, в Кирове, в Новосибирске. В частности, в 2019 году локальной проблемой Кирова был завод по переработке опасных отходов 1-2 класса опасности, каких никогда не было в России – его хотели построить на базе бывшего завода по уничтожению химоружия и в месте, где нельзя строить, это пойма реки Вятки, заболоченная местность, там действительно опасно. У нас на Вятке был огромный протестный порыв, да и Шиес был фактически рядом с нами, и тогда Fridays For Future включилось в эту протестную повестку. Я координировал движение в Кирове, мне хотелось объединить молодежь вокруг глобальной проблемы и проблем сугубо региональных, на решение которых мы можем повлиять. Потом основная повестка ушла немножко в другое русло, все это стало превращаться в такой молодежный аналог “Гринпис”, я бы сказал, и я ушел с этой стези в другое поле.

– Во время Шиеса много говорили о том, что именно объединение вокруг экологических проблем может привести если не к смене правящего режима, то хотя бы к каким-то серьезным подвижкам – но похоже, этого не случилось.

– Ну, была одержана локальная победа на Шиесе. И после нее, по-моему, в Башкирии были протесты, когда там гору хотели снести для добычи известняка, и там тоже была победа. То есть победы были именно на почве каких-то локальных экологических вопросов, когда местные жители непосредственно поднимались, из соседних регионов активисты приезжали. В случае с Вяткой речь идет вообще о 5 заводах, были серьезнейшие протесты, в первую очередь Киров, Ижевск, где тоже хотели строить эти заводы, там тоже были крупные митинги. И КПРФ, в частности, как-то выходила, пыталась взять повестку. Но там все уперлось в то, что заводы строило бы и следило за их работой дочернее предприятие Росатома, а против такой корпорации уже сложно переть. Это крупный капитал, повязанныq с государством, которое не отступит ни перед чем.

– И вас стала больше привлекать непосредственно политическая повестка: вы устраивали, в частности, акцию во время голосования по поправкам в конституцию “Внеси свои поправки в конституцию”. Какие бы вы внесли поправки?

– Наверное, основная поправка… у меня много друзей заканчивают университет или переходят с одного факультета на другой, или меняют ВУЗ. Это нормально в этом возрасте, и у них стоит такая проблема: у парней всего одна отсрочка от армии. Дальше они попадают в абсолютно репрессивную систему, где их на год просто лишают свободы. Я бы отменил обязательную военную службу в Российской Федерации. Пусть, если армия будет, то профессиональная. Ну, и вообще поменьше милитаризации надо.

– Вы сказали, что вам 20 лет, то есть вы один из тех людей, кто родился и прожил всю свою жизнь при Путине – главе российского государства. Каково это?

– Сложно. У меня даже перформанс в прошлом году был на эту тему, с осознанием того, что мы все в такой единой системе, как бы плоть от плоти. Самое сложное в этой истории в том, чтобы от этого опыта как-то отказаться потом. Потому что Путин уйдет, система, скорее всего, останется, но в жизни бывает всякое, и если система переломится, и переломится благодаря нам, то как ее дальше грамотно выстраивать – сказать сложно. Мне интересен, например, с исторической точки зрения опыт большевиков, я много его изучал. Вот начало ХХ века, и что мы получили-то? Свергли царя, который правил нами больше лет, чем сейчас правит Владимир Владимирович, и мы, наверное, если снова так случится, придем к тому, что надо как-то выстраивать новую систему власти со сменяемостью, а в России адекватной сменяемости власти не было никогда. И в этом смысле, если левые силы, допустим, будут побеждать, может повториться реванш условного сталинизма, когда снова придет фигура, которая будет править долго. Как сказал бы какой-нибудь не самый умный политолог, в России это политическая традиция. Это самое сложное в нашем опыте. А так, конечно, не знаю, прожить всю жизнь при Путине – довольно страшный факт. Особенно когда осознаешь, что Россия очень нестабильная страна. Почему у нас относительно много левой молодежи именно в провинции? Все же видят: кто спивается, наркоты много на улицах, мы все это понимаем, понимаем, что здравоохранение не работает, в целом питаться стали хуже, и из-за этого онкология начала развиваться. У меня есть знакомые или знакомые знакомых, которые от рака или от каких-то других болезней умерли в 17-18 лет. Осознание того, что человек родился при Путине и умер при нем же, очень озадачивает.