“Они готовы и любят месить людей”. Интервью с уволившимся полицейским

Сергей Римский, сотрудник полиции из города Иваново, стал известен своим увольнением из органов внутренних дел в знак протеста против ареста Алексея Навального и полицейского насилия на митингах. Тем не менее, сам он не ожидает, что полиция начнет массово переходить на сторону народа, и ждет лишь усиления репрессий и уровня насилия во время протестов.

Протесты, вспыхнувшие в Российских городах после задержания Алексея Навального и замены ему условного срока по делу “Ив Роше” на реальный, могут быть не самыми многочисленными за последние годы, но уже точно войдут в историю одни из самых жестко подавляемых. Тысячи задержанных, переполненные отделения полиции и изоляторы временного содержания, избиения безоружных подростков дубинками, массовое применение электрошокеров и даже травматического оружия – все это в очередной раз в новейшей истории России заставляет комментаторов писать и говорить о том, что после случившегося они “проснулись в другой стране”.

Если раньше эта фраза была скорее фигурой речи, то в феврале 2021-го под боком у России действительно есть страна, которую часто вспоминают при взгляде на кадры из Москвы, Петербурга или Казани. Это Беларусь, где совсем недавно протестные акции были подавлены с ещё большей жестокостью.

Эскалация насилия приводит к тому, что все больше силовиков сами не хотят участвовать в нем или даже косвенно быть причастными к подобным действиям. В Беларуси примером тому является целая серия демонстративных отставок сотрудников МВД, которые сопровождали свой жест публичными заявлениями о несогласии с властями в соцсетях.

Подобные демарши полицейских, разочаровавшихся в службе, а также увольнения несогласных из органов случались раньше и в России. Первым и пока единственным человеком, который громко заявил о своем уходе из полиции после нынешней серии протестных акций, стал старший лейтенант полиции из города Иваново Сергей Римский. Когда Московский городской суд отправил Алексея Навального в колонию общего режима почти на три года, Римский записал и опубликовал в инстаграме видеообращение, назвав вердикт суда “насмехательством над правосудием”, а действия российских властей – “беспределом”. В том же посте полицейский выложил копию рапорта о своем увольнении, датированного 2 февраля.

Радио Свобода подробно расспросило Сергея Римского о том, почему он решил оставить службу в полиции, насколько добровольным было это решение, и как новая волна протестов в России воспринимается изнутри самими сотрудниками МВД.

– Сергей, расскажите пожалуйста, вас уволили или вы уволились сами? Как развивались события?

– Уволился я сам, но руководство моего управления давно активно старалось меня к этому подвести. Моя должность была сокращена. Я всегда занимал активную позицию по различным общественно-политическим вопросам, но самый активный период начался у меня в прошлом году, когда я стал более публично вести свой инстаграм, оставлять какие-то комментарии в соцсетях, да и вообще в целом более ярко выражать свое мнение. Потому что та ситуация, которая складывалась в стране с начала прошлого года, а это и поправки в конституцию, и отравление Алексея Навального, уже подвела меня к тому, что мириться с этим не представлялось возможным. Руководство Управления МВД России по Ивановской области это, мягко говоря, не устраивало. Для них проявление вообще активности, тем более в публичном пространстве, страшнее любого смертного греха. Поэтому сначала они старались меня вообще меня уволить, как Руслана Агибалова, но у них это не получилось и они перешли к другой тактике. Они сократили мою должность, она была сокращена в конце декабря, и в январе я уже “висел” за штатом. Их позиция сводилась к тому, чтобы если не уволить меня, то убрать куда-нибудь подальше, в какой-нибудь отдаленный район, где меня не будет так слышно. В принципе, формально я мог бы продолжить службу, но, сходив на митинг 23 января и посмотрев на то, что творилось в Москве и в Питере, особенно на тот случай с ударом женщины ногой, я понял, что не хочу иметь ничего общего с этой системой. И в первый же рабочий день после митинга, 25 января, сам подал рапорт на увольнение.

Сергей Римский на акции в поддержку Алексея Навального в Иванове 23 января:

– Но в приказе говорится именно о том, что с вами расторгли контракт.

– Да. Смотрите: при сокращении, что в МВД, что в любой гражданской организации, дается два месяца на то, чтобы устроить сотрудника на другую должность или его уволить. В принципе, я мог еще где-то до середины марта искать себе место, куда-то перевестись. Но учитывая, что я уже понял, что не хочу с ними иметь ничего общего, я просто подал рапорт и сказал: “Все, давайте увольняйте меня по сокращению, я не хочу с вами дальше работать”.

– Как давно вы работаете в структурах МВД, кем именно, почему вы туда пошли работать?

– Я работаю пять лет, с 2015 года. Начинал с простого сотрудника патрульно-постовой службы, работал там полтора года. Мне предложили должность в Управлении по работе с личным составом, там я проработал два года. Вообще, в целом в МВД, чем выше ты поднимаешься по карьерной лестнице, тем больше ты видишь весь этот негатив, всю эту прогнившую систему. Проработав два года с личным составом в самом Управлении внутренних дел, я уже заметил, насколько легко избавляются от сотрудников со своим мнением, насколько легко в принципе вообще увольняют сотрудников или, наоборот, прикрывают их, когда это выгодно руководителям. Я на тот момент еще не собирался увольняться, но я решил перевестись туда, где меньше всего буду все это видеть, и я перевелся в изолятор временного содержания. Там я был инспектором организации службы, это своего рода менеджер в организации, то есть у него нет руководящей функции, но он занимается управленческой и организаторской работой. Он отвечает и за документационное обеспечение, и управляет людьми, если на месте нет кого-то из руководителей.

– Изолятор временного содержания – это как раз место, куда как раз часто привозят арестованных после митингов.

– В том числе, да. В нашей области, к счастью, нет таких задержаний. Политические аресты у нас, скорее, редкость, но они тоже случаются. Как раз в 2019 году, когда были московские протесты, это был первый звоночек для меня. Я понял, что что-то очень плохое творится в нашей системе, что полиция становится просто карательным органом. И пусть даже в нашей Ивановской области совсем серьезного негатива не было, но мы все работаем в единой системе, пусть даже я работал там, а протесты в основном были в Москве и в Питере, и разгоны были там, но я являлся частью этой системы. Люди совершенно справедливо испытывают гнев из-за всего того, что творится в стране, и я, в том числе, принимал это на себя. У меня был мотив, энтузиазм, мотивация, когда ты идешь на службу с желанием служить закону и помогать людям, я надеялся достигнуть каких-то должностей и как-то улучшить нашу систему правопорядка. Но я понял, что, к сожалению, в нашей системе, да и в любой, мне кажется, бюджетной организации, можно двигаться по карьерной лестнице, только если своего рода “комсомолец”: “партия сказала – комсомол ответил “есть”. Если ты готов выполнять любые приказы, а лучше – готов выполнять какие-то незаконные приказы, тогда ты будешь расти, конечно, потому что вставать на любую мало-мальски руководящую должность в полиции – это, значит, соглашаться с правилами игры и быть частью системы. Это круговая порука. Я понял, что я ничего не смогу изменить и надо воевать уже извне.

– До 2019 года вы не интересовались политикой?

– Скажем так: я был более нейтрален к действующей власти. Не могу сказать, что я любил действующую власть, я никогда не испытывал огромной любви к действующей власти, но и не был настолько оппозиционно настроен. У меня было более нейтральное отношение. Но, конечно, когда я увидел то, что творилось в 2019 году, как людей били, как судили за пластиковый стаканчик и прочую ерунду, для меня это был уже первый сигнал о том, что что-то, мягко говоря, не так.

– Что, на ваш взгляд, заставляет людей, которые думают так же, как и вы, продолжать работать в органах внутренних дел? Большая зарплата, какие-то социальные привилегии, что-то еще?

– Нет, конечно, ни о какой большой зарплате речи нет. Мне, на самом деле, было смешно слышать от сотрудников, что они боятся потерять работу, слышать, какие у них “хорошие зарплаты”. В среднем, грубо говоря, если брать регион, эта зарплата колеблется от 25 до 45 тысяч максимум. В Москве, конечно, побольше, но там и в целом уровень зарплат выше. То есть рассматривать это как причину я бы не стал. Я также знаю по своей работе в отделе кадров, что сотрудники в основном не испытывают какого-то идейного энтузиазма по отношению к своей работе. Для многих это просто работа за невысокую заработную плату, которая чуть выше среднего, но это стабильность, к которой люди часто привыкают.

Почему основная масса увольнений приходится на сотрудников до 3-5 лет службы? Есть люди, которые приходят, смотрят, как оно, понимают, что это их не устраивает, и уходят. Очень большое количество молодых сотрудников увольняется. Либо, если они уже остаются работать после 5 лет, то в основном они, конечно, уже дорабатывают до пенсии, то есть до 20 лет стажа. Там они уже начинают привыкать к этой псевдо-стабильности, они смотрят и думают: ну, ладно, тут вроде бы немножко, дотяну до пенсии, – и так далее, и тому подобное.

– Встречали ли вы других сотрудников, которые разделяют ваши убеждения?

– Все зависит от того, как рассматривать мои идеи. Если рассматривать их как какие-то радикальные, это одно. Если в целом речь идет о людях, так или иначе немного поддерживающих политику Алексея Навального, то такие есть. Наверное, если брать в процентном отношении, то будет как в среднем среди всего населения. Активно оппозиционных сотрудников полиции, конечно, единицы процентов. 10-20% – это те, кто недоволен своим положением, работой, ситуацией в стране, властью в целом. Какой-то небольшой процент, может быть, процентов 10, это активные “пропутинцы”, назовем их так, которые поддерживают власть. Но большая часть – половина, и даже больше – это такие молчуны, которые аполитичны, они не хотят вообще во все это лезть, они ни за тех, ни за других. Им важно, чтобы было максимально спокойно, и пусть даже они имеют относительно небольшую зарплату, зато их как бы никто не трогает, и они в свои 40 лет выйдут на пенсию. Самая большая часть вообще не хочет во все это вмешиваться. И если бы сейчас появились большие, массовые протесты, эта наибольшая часть не захотела бы выходить на эти митинги, чтобы стоять в оцеплениях, разгонять их, и прочее. Но, к сожалению, почему я и решил записать этот ролик и уволиться, ситуация, на мой взгляд, стала такой, что занимать какое-то серединное положение уже невозможно. Кажется, что мир уже поделился, и надо выбирать, за “красных” ты, или за “белых”.

– После протестов, связанных с арестом Навального, многие наблюдатели отметили, что уровень насилия и жестокости полицейских резко вырос. Речь, конечно, идет о спецподразделениях полиции и Росгвардии, а не об обычных постовых, но жесткость подавления протестов выросла очень сильно по сравнению с прошлыми временами. Как вы думаете, в чем причина?

– Здесь, на мой взгляд, есть комплекс различных факторов. В первую очередь то, что власть готовила все эти спецподразделения, именно для спецподразделений повышала какие-то зарплаты, льготы и прочее. И она видит, что мы начинаем подходить к тому моменту, который был в Беларуси, она начинает им просто давать карт-бланш на применение насилия с отсутствием каких-либо последствий за это. В условный ОМОН большая часть желающих служить в органах, я даже не говорю про себя, не пошла бы в принципе. Туда в основном берут в большей части не то чтобы отбитых, но эдаких молодчиков, которые готовы и даже любят месить людей. Два оперативных полка в Москве и в Питере, они же тоже, в принципе, заточены на это. Я думаю, мы не увидим там какого-нибудь условного участкового, который будет бегать и дубасить всех палкой. В основном это специально натасканные подразделения, которые к этому давным-давно готовили со всех сторон, подкрепляя их и морально, и материально, просто сейчас им дали карт-бланш. Я думаю, ситуация будет в этом плане только усугубляться, потому что надо еще учитывать психологический момент. Если даже, например, сотрудник ОМОНа был более-менее адекватный, то сейчас, когда его коллеги начинают устраивать весь этот беспредел, избивать безоружных мирных граждан, делать всю ту жесть делать, которую мы видели, все равно будут моменты, когда протестующие – и я бы сам, мне кажется, не поступил бы иначе – начинают просто защищаться, нанося омоновцам и сотрудникам полиции ответный вред. И тогда тем омоновцам, которые вроде бы были еще более-менее адекватными, придется все равно вступать в активные действия, защищая своих же коллег.

Они будут получать от протестующих, слышать весь этот негатив, будут стрессовать, сами эмоционально заряжаться этим негативом, и еще более и более становиться такими же, как их коллеги-беспредельщики. К сожалению, на мой взгляд, уровень агрессии будет нарастать. Руководство таких подразделений, вообще руководство силовых структур будет все больше и больше стараться как-то воздействовать на сотрудников, обрабатывать их, с тем, чтобы максимально вызвать негатив к протестующим, выставляя их самыми разными маргиналами.

– Протестующие тоже кричат в адрес омоновцев “фашисты”, что наверняка их еще больше злит.

– Конечно, да, это тоже никому не понравится. Хотя, с моей точки зрения, это справедливые выкрикивания. Что еще людям остается? Только кричать.

– Кажется порой, что российские полицейские все эти годы копили опыт сначала украинского “Беркута”, теперь вот белорусского ОМОНа, который, как мы все видели, действует еще жестче. Ваши коллеги следили за белорусскими протестами? Как они смотрели на происходящее там, с завистью или, наоборот, с осуждением?

– Позиция, наверное, у большинства такая, что протестующих в своей массе они не поддерживают, относятся к ним либо нейтрально, либо негативно, но при этом для большинства сотрудников негативными являются и те моменты, которые касаются жестокости сотрудников полиции. Когда им покажешь кадры, как белорусский омоновец просто избивает уже лежащего на спине человека, как людей держат сутками на коленях, конечно, это вызывает отклик у сотрудников, негатив, и они не понимают, как вообще можно до такого докатиться. Но все равно многие хотят, стараются, скажем так, усидеть на двух стульях. Они вроде бы и понимают, и сочувствуют, и прочее, но никто не хочет выступать активно против этого. По крайней мере, на данный момент.

– Существуют ли какие-то условия, при которых эта ситуация может измениться? Когда, условно говоря, полиция перейдет на сторону народа?

– Для нас, конечно, самый лучший пример – все та же Беларусь, и как мы видим, каких-то массовых переходов на сторону протестующих не было. Правда, надо еще учитывать тот факт, что Россия, в отличие от Беларуси, совершенно другое государство с точки зрения его устройства, его национального состава, тут нет такого единства. У нас есть другой, на мой взгляд, серьезный фактор – это наши национальные республики, которые, с одной стороны, вроде бы чуть ли не стопроцентно голосуют за Путина, но при этом, если вспомнить события в той же Ингушетии, целые батальоны переходили на сторону народа.

На мой взгляд, при усилении конфронтации очень важную роль будут играть регионы. В Москве и Санкт-Петербурге, я почти уверен, тотального, даже сколько-нибудь массового перехода силовиков на сторону народа или увольнений не будет. А вот в регионах… Могу сказать про нашу область. У нас было два митинга – 23 и 31-го января, и у нас не было ни одного задержания. У нас были только штрафы на организаторов митинга. То есть все прошло спокойно, люди вышли, постояли пару часов и разошлись. Никто никого не разгонял, полиция стояла по периметру. О чем это говорит? О том, что в большинстве своем в маленьких городах – ну, вот у нас 400 тысяч населения – полиция не готова так жестить по одной простой причине: здесь более тесные социальные связи. И какой-нибудь сотрудник полиции понимает, что сегодня он даст дубинкой кому-нибудь по голове, а завтра может выйти из подъезда – и кто-нибудь ему тоже даст чем-нибудь по голове, потому что все друг друга более-менее знают. В Москве такого нет, потому что там большое количество приезжих, и омоновцы, насколько я знаю, минимум треть из них вообще не москвичи, а приезжие, они там живут в служебных помещениях, в общежитиях, и у них нет никакой связи с городом, с людьми. Они чувствуют себя своего рода … не захватчиками, конечно, но такими “оккупантами”. Решать все в этой стране, в том числе и на выборах, будут регионы. Мы это, в принципе, сами видим: это и Шиес, и Ингушетия, и Екатеринбург, и Хабаровск. Мне кажется, только регионы смогут все решить. Не то что там будут массовые переходы на сторону протестующих, но, если ситуация будет очень сильно обостряться, пойдет игнорирование, даже, может быть, на уровне первых лиц управлений внутренних дел, когда они начнут просто игнорировать центральный аппарат в Москве. Они просто будут занимать нейтральную позицию и стараться не вмешиваться во все это. Вот такой вариант развития событий я вполне допускаю, если будет продолжаться усиление протестных настроений.

– Боитесь ли вы, что вам будут как-то мстить за ваше демонстративное увольнение, за политическую и общественную деятельность?

– С одной стороны, я ожидаю этого. Я всегда думаю, как лучше подготовиться к чему-то. Думал даже другую входную дверь купить, чтобы сразу поставить, когда эту выломают. Но я надеюсь, до этого все-таки не дойдет. В принципе, определенные преследования могут быть, но здесь все будет зависеть, скорее, от позиции Москвы. Если, например, само Министерство внутренних дел в Москве будет как-то стараться влиять на местных управленцев в МВД, то да, может пойти какая-то эскалация конфликта, и определенные проблемы у меня могут возникнуть. Если Москва не будет сильно вмешиваться, а все оставит исключительно на местном уровне, я думаю, местные правоохранители не пойдут на какие-то серьезные провокации в отношении меня. Я думаю, они просто побоятся большей общественной огласки.